– Ты знаешь, что у Керри был приятель? – спросил Рай, запуская двигатель машины.
– Нет, не знала. Здесь или в Портленде?
– Здесь. Она встретилась с ним в первый день своего приезда. Его зовут Джаред.
– Это Штасслер рассказал тебе о нем? Он кивнул и отъехал от тротуара.
– И где он сейчас?
– Не знаю, но Штасслер сказал, что рассказал о нем шерифу. Он полагает, что они уже с ним беседовали.
– Возможно, нам тоже придется с ним поговорить.
– Неплохая идея.
Всю дорогу до его мотеля они молчали. К этому моменту неловкость, которую испытывала Лорен в городе, стала еще острей, наполнилась всевозможными домыслами о том, что все может получиться не так, как хочется. Ей вспомнились неудачи с Чэдом и другими мужчинами. Она быстро пожелала Раю спокойной ночи, как только он припарковался, втиснувшись между стоящими у тротуара машинами.
– Ну хорошо. Спокойной ночи, – него был недоуменный вид. Я заслужил поцелуй?
– Да, – улыбнулась она.
Но улыбка у нее получилась вымученной. Рай, должно быть, это заметил.
– Лорен, что произошло? Ты расстроилась из-за того, что наговорил это ничтожество Штасслер, да? Ты великий художник.
– Нет, думаю, дело вовсе не в этом. И я никакой не «великий» художник. Я просто скульптор с ограниченными возможностями, но я чертовски хороший преподаватель, который приехал в Моаб, чтобы выяснить, что же, черт подери, случилось с моей лучшей ученицей. У меня просто плохое настроение, и я действительно, честное слово, очень сожалею об этом.
Рай открыл дверцу машины.
– Полагаю, увидимся утром, не так ли?
– Было бы очень хорошо.
– Как тебе удобней, встретиться здесь или в твоем мотеле?
– Почему бы тебе не заехать за мной в мотель, а потом мы поищем местечко, где можно было бы позавтракать?
Рай склонился и поцеловал ее, и Лорен тут же вспомнила мягкую притягательность его губ. Даже в такой неудавшийся вечер, они были столь желанными, как и его нежные руки, своим теплом согревали ее щеки.
Когда она с Лероем вернулась в «Зеленое сияние», Ол Дженкинс по-прежнему сидел на своем насесте. Она уже поднялась по лестнице, когда он оторвался от своей книги, посмотрел на нее и спросил, где она ужинала.
– В тайском ресторане, – ответила Лорен.
– Должно быть, у Манни.
– Манни?
– Манни Сантяго – владелец тайского ресторана и бара «Буррито».
Самые процветающие в городе рестораны. Ну и как жратва?
– Нормально, – голос у нее был усталый. – Мне понравились весенние булочки.
– Вы чересчур любезны. Пища у Манни воняет, но никто не приезжает в Моаб ради хорошей кухни. Сюда приезжают кататься на велосипедах или джипах. Однако, вы не похожи ни на тех, ни на других. Вы не будете возражать, если я поинтересуюсь, зачем вы сюда приехали?
– Нет, никаких возражений. Вы слышали о пропавшей девушке?
– Это та, чья фотография висит на всех фонарных столбах по всему городу?
– Да, Керри Уотерс. Она – моя ученица.
– Так значит, вы учительница?
– Ассистент профессора, уж если быть точным.
– Позвольте мне вам кое-что сказать, – Ол перегнулся через свой стол, а Лорен и Лерой подошли к нему поближе. – Слышали, наверное, все эти россказни о том, как люди погибают в заброшенных шахтах в результате несчастных случаев? Про нее ведь говорят то же самое, правда?
– Да, я слышала об этом. Ол покачал головой.
– Я провел в этом городе всю свою жизнь. Мой отец был шахтером. Каждый раз, когда кто-то пропадает, начинают обвинять заброшенные шахты, словно это какая-то трясина, готовая засосать кого угодно, кто достаточно глуп, чтобы сойти с дороги. Их послушать, так эти шахты, словно гигантский пылесос, втягивающий людей прямо с поверхности земли.
Лорен внимательно посмотрела на него. Ол Дженкинс выглядел серьезным и достаточно рассудительным. Это был человек, который когда-то мог привлечь всеобщее внимание только своим появлением в комнате.
– Что вы хотите сказать? – удивилась Лорен.
– А я хочу сказать, что надо обвинять не шахты, а тех людей, которые толкают туда других. В шахтах темно, и они глубокие. Там можно столкнуться с такими вещами, о которых не хочется говорить. Однако подумайте, кому хотелось бы отправить несчастных в эти шахты, и вы узнаете, кто убийца.
Он снова уселся на свой стул.
Пока Лорен поднималась наверх, ее бил озноб. Ее продолжало знобить, когда она укладывалась в кровать. Она натянула одеяло до подбородка и попыталась уснуть, но никак не могла прогнать из головы последние слова Ола Дженкинса: «... и вы узнаете, кто убийца».
В конце концов Джун бросится на меня. Она попытается выплеснуть на меня всю ту ненависть, которая накопилась в ее сердце. Но сейчас она отвернулась и смиренно заложила руки за спину, чтобы я мог надеть ей наручники через прутья клетки. Она даже бросила нежный взгляд в сторону Веселого Роджера. Тот, как всегда с кислой миной, махнул ей в ответ. Махнул! Не бросился к ней, чтобы обнять, попробовать уберечь от ужаса. Он махнул ей, когда она подошла к двери клетки. Должно быть, он подозревает, точно так же, как и Джун, что это их последнее прощание. Вчера я сделал отпечатки с их спин. Они видели маленькую девочку из номера восемь, так что представляют себе возможный исход. Но, может быть, они все еще на что-то надеются, или молятся. Это так мило. Головокружительно мило. В каком-то смысле даже весело, когда самые жалкие из них начинают бормотать: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое». «Бла... бла... бла... – шепчу я им в ухо. – Бла... бла... бла... Ваш Бог не на небесах. Ваш Бог – я. Это я решаю, умереть вам или жить. Вот увидите. Так что попробуйте молиться мне. Забудьте своего дурацкого Бога». И они делают, как я сказал. Только цена их молитвам невысока. Мне нравится, когда я лишаю их надежды, особенно надежды на Бога, который бессилен их спасти.